Светлана Полотнова делится с читателям своими впечатлениями от творчества Юрия Нагибина
На этот раз мне хочется рассказать о писателе Ю.М. Нагибине (1920-1994 гг.). Поводом к тому послужил его «Дневник» в двух книгах, прочитанных прошедшим летом. Позже, через всезнающий интернет узнала, что первое его издание состоялось в 1996 году, через год после его кончины, но рукопись Нагибин передал для публикации буквально за несколько дней до смерти. «Смерть роковым образом вмешалась в судьбу писателя, как бы холодно говоря, что дневник при жизни нужно хранить в столе», – заметил первый издатель «Дневника» Ю. Кувалдин («Книжный сад»,1996 г.)
Как пишет сам Набигин в предисловии, книга сама по себе не является дневником в его прямом смысле, а представляет записи по «эмоциональному велению». «Да, я твердо уверен, что совершенная искренность и беспощадность к себе этого полудневника – полумемуаров могут заинтересовать других людей, ибо помогают самопознанию». И далее «…через меня, как через каждого человека, отваживающегося жить, а не тлеть, говорить, а не молчать в тряпочку, отражается время, эпоха».
Предисловие интересно еще тем, что в нем упоминаются события, которые в книгу не вошли. В целом, книгой охвачен период с 1942 г. по 1986 г. С самым пристальным внимаем вчитывалась в записи 60-80х годов, на которые пришлись мои зрелые годы. По-новому открылись обстановка и кумиры тех лет. В свое время среди моих ровесников из рук в руки передалась книга В.Аксенова «Таинственная страсть», где культовые фигуры 69х годов выведены под вымышленными именами, зачастую угадываемыми, но все же мало что общего имеющими с прототипами. У Нагибина же портреты современников и обстоятельства их жизни читаются «черным по белому», но читатель может понять, что все написано через призму личного восприятия, которое тоже представляет значительный интерес.
По ходу чтения делала выписки, когда встречались суждения, резко отличавшиеся от общепринятых, устоявшихся; распределяла по темам: «Человек и человечество», «поэты и писатели», «пейзажи», которые меня восхищали и встречались довольно часто, поскольку любимыми занятиями писателя были охота, рыбалка, путешествия и добавим, выпивка, переходящая в запои. К себе он относился также безжалостно, как и к собратьям по пиру.
Но прежде таких безжалостных характеристик приведу те, что даны с любовью: «1972 г. … не стало прекрасного Драгунского, любившего меня своим чуть живым сердцем. Я перечел его взрослые повести – сколько в них добра, человечности, растроганности, таланта».
О Ю. Казакове: «Слово было дано ему от Бога, и я не встречал в литературе более чистого человека. Как и Андрей Платонов он знал лишь творчество, но понятия не имел, что такое «литературная жизнь». Литературную жизнь, представленную Союзом писателей, Нагибин рисует по преимуществу черными мазками: «Наши бездарные прозрачно–пустые писатели (Софронов, Алексеев, Марков, Иванов и др.) закутываются в чины и звания, как уэлловский невидимка в тряпье, бинты, чтобы стать видимым». Интересно, как положительная характеристика писателя Тендрякова переходит в общую характеристику писательской среды его времени: «… он был настоящий русский писатель, а не деляга, не карьерист, не пролаза, не конъюктурщик». «А вот Евтушенко производит смутное и тягостное впечатление. Он, конечно, исключительно одаренный человек, к тому же небывало деловой и энергичный… Он занят только собой…»
В последние годы жизни Нагибин все же отмечал: «… начинает натаптываться, пока что едва-едва, тропочка настоящей литературы». Называя некоторые имена (… интересный парень появился на Байкале –В.Распутин …), он сокрушается : « … а сколько неизвестных мучаются вынужденной немотой по всей громадной стране! Дай только немножко свободы, повторился бы золотой XIX век». Хорошо, что не увидел Нагибин, какая пришла «свобода», и что она вынесла на поверхность.
Очень точные емкие слова находятся у Нагибина для наших классиков. Приведу одну лишь запись: «Какая мощь – Гете!… Вот это человек! Ближе всего к нему по всеохватности, творческой воле, уму, напряжению человеческих потенций любого рода наш Пушкин».
Мысль Нагибина не ограничивалась одной писательской средой, после поездки в Калугу – запись о Циолковском: «Он всё-таки дожил хотя бы до частичного признания…Куда чаще слава осеняет неучей(Мичурин) или авантюристов(Лысенко).
А вот совсем ошеломляюще: «Сколько бы ни орали о сохранении мира, сколько бы ни проклинали войну, а на дне души никому не хочется пропустить термоядерный фейерверк. Такого зрелища не было и не будет. К тому же так приятно, что тебя никто не переживет, а главное – получат по заслугам зажравшиеся, те, кому достался весь пирог»
В общем, мои выписки составили почти половину тетради. Так что могу сказать только одно: читайте…скачивайте, если есть интернет. На сайте «knigogid.ru» можно прочитать такую оценку: «Ю.Нагибин писал дневник для разговора с самим собой, и потому его реальная, невыдуманная жизнь – самая захватывающая история на свете… сегодня он уже причислен к классике и назван величайшим документом эпохи».
