19 ноября киноклуб «Вспышка» провел свое, возможно, самое удачное мероприятие, из всех, проведенных в этом году: просмотр фильма Андрея Тарковского «Сталкер», получившего всемирное признание, и встреча со вторым режиссером этого фильма Евгением Цымбалом, написавшим книгу «Рождение «Сталкера».
Встреча началась в библиотеке № 8 и продолжилась в Большом зале ДК. Дмитрий Федоров, руководитель киноклуба и ведущий встречи задал первый вопрос:
Расскажите о своем творческом пути, как пришли в кинематограф, как работалось с режиссерами, с которыми судьба свела?
Е.Ц.: Мне 72 года, по первому образованию я — историк, окончил университет в Ростове-на-Дону. Там у меня возникли проблемы, и я решил уехать. Сначала попал в Ленинград, где у меня были только перспективы стать милиционером, дворником или пожарным. В Москве перспективы оказались такими же, но здесь у меня был старший брат, который посоветовал: «Пойди на «Мосфильм», там всегда есть какая-то работа». У проходной «Мосфильма» висела целая простыня с информацией о всех отделах, некоторые с телефонами начальников. Я позвонил в отдел кадров, и меня спросили: «Ваше образование?» – «Высшее», – «Не надо», – сказали мне и повесили трубку.
Из разговоров окружавших меня людей, я понял, что предстоящим летом «Мосфильму» на съемки в экспедициях не хватает людей, и позвонил в производственный отдел. Набравшись внутреннего достоинства, попросил секретаря соединить с начальником, Петром Свиридовым. Слышу, как она говорит ему: «Звонит какой-то Цымбал» – «А кто такой» – «Понятия не имею, но голос внушительный». Меня соединили и тоже спросили об образовании, я ответил: «Высшее, но не кладите трубку, надеюсь, что у вас тоже». Мне выписали пропуск. «А ты наглый», – сказал Свиридов, – «Не наглый, а умный», – ответил я. Свиридов определил меня на должность администратора фильма «Да здравствует, цирк!», снимающегося совместно с чехами, во главе с известным режиссером Олдржихом Липским. На этой картине я проработал полтора года и по ее завершении решил перейти из администраторов в ассистенты, это уже творческая работа.
Меня взяли ассистентом по реквизиту на картину Ларисы Шепитько «Восхождение». Картина великая, но с Шепитько работать никто не хотел, прежде всего потому, что картина снималась в Муроме на зимней натуре. Выезд второго января и нужно участвовать в съемках, проходивших, в основном, в лесу и в чистом поле. А та зима была с морозами до 36 град. О моих обязанностях: раз мы снимаем танки, орудия, пулеметы, автоматы, то моя задача обеспечить их наличие на съемках, а также всего, что составляло быт партизан. Работа тяжелая, но она мне была интересна. Я начал с того, что в библиотеке им. Ленина стал исследовать, какие были вещи в быту того времени, как у фашистов, так и у партизан. Смотрел, какие вещи у партизан могли стоять на столах, что могло быть в комнате и висеть на стенах и так далее. Из книжки Василя Быкова, которую я прочел очень внимательно, узнал много необходимого, в том числе, что у партизан был хлеб, черный, пополам с нерушенным зерном. В Муроме на элеваторе я взял мешок темной муки, мешок нерушенного зерна, еще чего-то и все принес на хлебозавод. Объяснил задачу и там попробовали из этого выпечь хлеб. Не сразу, но у них получились, и не буханки, а что-то, напоминающее коровьи блины. Когда я эту выпечку положил на стол перед Шепитько, она спросила: «Что это?» – «Партизанский хлеб зимы 1941-42 гг., я пробовал и остался жить». Она понюхала, пожевала кусочек, сначала с любопытством, потом с отвращением выплюнула в ладонь и сказала: «Вот это они (актеры) у меня и будут есть». На «Мосфильме считали Ларису Шепитько самой жесткой по отношению к актерам, она была очень требовательна во всем и я благодарен ей за суровую школу. Когда работа на картине завершилась, Шепитько сделала мне такую рекламу, что не спрашивая моего согласия, меня назначили на картину Рязанова «Служебный роман».
Эта картина оказалась очень сложной, с большим объемом работы. Помните помещения этого учреждения? Вот все кабинеты нужно было наполнить канцелярским содержанием, от стеллажей до калькуляторов. Много чего я придумал сам. С Рязановым работать было чрезвычайно интересно, по человеческим отношениям — очень легко, хотя объем работы был каторжным. Одновременно я поступил на Высшие режиссерские курсы. После «Служебного романа» я попал к Тарковскому.»
Фактически, Евгений Цымбал начал работать на «Сталкере» до завершения работы на «Служебном романе», и рассказал, как непросто шла работа над фильмом:
Е.Ц.: Тарковский сначала хотел снимать что-то классическое, «Гамлета», «Идиота», «Освобождение Толстого» по Бунину, но с этими планами его не запускали. Он оказался в ситуации, когда нужно было что-то снимать, потому что денег не было, а семью с двумя детьми, женой и тещей нужно было содержать. Он решил быстро снять какую-нибудь картину, но у него не было другого сценария, кроме «Машина желаний» (первое название «Сталкера») Стругацких. В сюжете первого варианта картины главный герой был жестоким, брутальным бандитом, контрабандистом. Съемки начались, но Андрей все время был недоволен. Потом мы поняли, что он не определился, что снимать в этом кино. Он дважды менял команду вместе с главным оператором и главным художником. А когда было снято больше тысячи метров из 12800 запланированных, и Тарковский остановил съемки, то разразился скандал, картина была законсервирована. За полгода, Тарковский со Стругацкими переписали сценарий, была набрана новая, третья команда, а работавших с самого начала осталось пять человек, не считая актеров, я один из них. Был запущен третий вариант картины, которая была переснята полностью. От первого в ней осталось только два кадра, снятые Рербергом.
Показ фильма в ДК прошел прекрасно, Большой зал был заполнен более, чем наполовину, в основном молодыми людьми, которые внимательно смотрели, я не видел, чтобы кто-то уходил, а по окончании у микрофона делились своими мнениями и задавали вопросы Евгению Васильевичу. Вот один из них:
В третьей версии фильма, которую мы посмотрели, заметно отсутствие ярко выраженного сюжета и основной мысли. Фильм отчасти воспринимается клиповым, без очевидной связи одной части с другой. На мой взгляд, как я воспринимаю, зона как часть природы, на которую ты смотришь и воспринимаешь в зависимости от своего внутреннего состояния. Может есть какая-то подсказка, чтобы понять мысль, которую вкладывал в нее создатель?
Е.Ц.: С мыслью, что зона отражает внутреннее настроение героев, я согласен. Это есть в каждом из нас. Существование в этом пространстве абсолютно рифмуется с внутренним состоянием героев. Но я с вами категорически не согласен, что фильм клиповый. Ничего клипового в нем нет. Вы сказали, что в нем нет сюжета, это тоже не так. Сюжет в фильме есть, он абсолютно четкий и ясный, просто он растянут на большом пространстве, фильм идет 167 минут, и сюжет теряется, как бы исчезает за разными вещами. Если посмотреть на фильм обычным, может даже циничным взглядом, про что это кино? Три человека ходят по поляне, долго и много разговаривают между собой о каких-то страстях и ужасах, которых на самом деле нет, которые не происходят. И вообще, существуют ли они в реальности, может там вообще ничего нет? Здесь вопрос неоднозначный, у каждого может быть своя точка зрения. А что касается визуального взгляда, то в фильме есть некоторое количество кадров, которые сняты непонятно откуда. Не знаю как у вас, но у меня лично впечатление, что эти кадры построены так, будто зона смотрит на пришедших персонажей. А что токое зона — мы не знаем: то ли это Бог, то ли это какой-то глаз пришельцев, то ли это дьявольщина какая-то. Тут все зыбко, все расплывается, как медуза на солнце. Тут нельзя четко и твердо сказать, это так, и это так, а это вот так. Тарковский отдает нам этот фильм, в большой степени, на волю нашего воображения.
Д.Ф.: Как говорят классики, кинематограф можно разделить на два типа, прозаический и поэтический, ассоциативный. Весь метод Тарковского — поэтический. Можно сказать, что он унаследовал от отца поэтическое изложение своих произведений, только с помощью киноязыка. Думаю, у каждого из нас в процессе просмотра формируются свои ассоциации.
Е.Ц.: Я бы добавил о стихах: братья Стругацкие были категорически против них в фильме, и Госкино было очень против, но Андрей настоял на своем, потому что стихи отца ему чрезвычайно дороги, а во-вторых, этот прием хорошо работал в фильме «Зеркало». И в последующие фильмы он вставляет стихи отца. Андрей Тарковский был поэтом, использующим визуальные средства.
Отвечая на вопрос о Кайдановском, Евгений Владимирович рассказал:
Е.Ц.: Я дружил с Сашей Кайдановским, он как и я приехал из Ростова, и в 90-е тоже сидел без работы. Ему трижды находили деньги на съемку кино, но когда он приходил в банк, ему говорили, что банк обанкротился и денег нет. У Саши был один инфаркт, потом второй, а от третьего он умер. После мне позвонил Леонид Филатов, который с инсультом лежал в больнице вместе с Сашей, и спросил, смогу ли я снять фильм о Кайдановском. «Сочту за честь», – ответил я. И Филатов рассказал, как они вместе лежали в больнице, как ходили проведывать друг друга. Филатов тогда придумал такой цикл: «Чтобы помнили» и попросил Кайдановского снять фильм об Анатолии Солоницыне, и он ответил в своем стиле: «Леня, это что — два полутрупа собираются снимать фильм о полном трупе». Саша был своеобразном человеком.
Д.Ф.: Говорят, что он был фаталистом, настолько чувствовал какое-то приближение?
Не могу сказать, но что-то чувствовал. Кстати, вот эту книгу во-многом мне посоветовал написать Саша. Мы как-то сидели с ним, разговаривали об этом, вспоминали. В первые годы он не любил фильм «Сталкер», лет пять не мог смотреть его. «Я себе там отвратителен» – говорил он. Саша по характеру был совсем другим, абсолютно. Многие актеры в таких ситуациях сходили с ума.
А.С.: Сколько раз вы смотрели фильм, и менялись ли ваши ощущения, впечатления от него с каждым просмотром?
Е.Ц.: Я смотрел этот фильм десятки, а может сотни раз, но каждый раз у меня было ощущение, что я его вижу впервые, потому что каждый раз я вижу в нем что-то новое для себя. Это фантастическая картина, потому что со времени ее съемок прошло 44 года, а она смотрится как абсолютно современное кино.