Галина Григорьевна Лапшина, работавшая 30 лет учителем химии и биологии в школе № 3, в апреле отпраздновала 85-летие.

Галина Григорьевна отмечена званием «Отличник народного просвещения» и множеством почетных грамот, уволилась в 1992 г., но прежние выпускники помнят, каким увлеченным преподавателем она была. Галина Григорьевна окончила с отличием естественно-биологический факультет МОПИ им. Крупской и в 1960 г. поступила на работу в школу № 3. Вначале преподавала химию, а потом — биологию. За время работы при ней сменилось шесть директоров школы. В школе она посадила дендрарий, и все знали, кем и когда посажено каждое деревце.
«Я была увлечена своим предметом и биологическим кружком, — рассказала Галина Григорьевна. — Например, в школе проводила вечера “Люди в белых халатах” с детьми, решившими стать медиками. Мы ездили в Тимирязевский, Дарвиновский и другие музеи, и даже в институт, занимавшийся трансплантацией сердца. Из моих детей, ставших врачами разных специальностей, можно полностью набрать поликлинику. Другие дети ездили на лекции в МГУ, и девять воспитанников поступили на биофак. Моих девочек приглашали на Всесоюзное радио в программу об охране природы. Моя ученица Марина нарисовала плакат — сапог, нависший над краснокнижным цветком “Венерин башмачок”. На международном конкурсе в Болгарии этот плакат был отмечен первым призом и Марина ездила на вручение. Кроме того, закончив курсы “Искусство икебаны”, я стала учить детей составлению букетов. В школе мы проводили конкурсы букетов, а лучшие из них участвовали в выставках на ВДНХ. Я любила детей, дети меня любили и все было хорошо, пока, к сожалению, ни подкачало здоровье».

«Я помню…»

«Родилась я в Раменском, в 1937 г., — вспоминала Галина Григорьевна. — Жили мы недалеко от аэродрома “Быково” в трехэтажном доме для сотрудников Быковского авиаремонтного завода № 402ГА. У нас была комната в коммунальной квартире. Папа окончил Строгановское художественное училище, работал художником на 402-м заводе, а также художником-декоратором в одном из московских театров и художником по тканям на текстильной фабрике. Мама приехала в Москву с Украины, когда там начался голод. Строила станцию “Комсомольская”, потом обучилась швейному делу и работала на фабрике “Большевичка”, сначала швеей, а потом — закройщицей высокого разряда на пошиве мужского костюма. Потому меня она одевала очень хорошо. Мама рассказывала, что когда папа за ней ухаживал, то дарил ей не цветы, а картошку в пакете.
Я помню, что до войны у дома был дворник, причем всегда в белом фартуке! Он отлично знал всех жильцов и детей, был в курсе их событий. Жильцы были очень дружны. Помню, как продавали мороженое — у продавца была специальная тележка, из которой черпачком он брал мороженое и вкладывал его между двумя вафлями, а на одной из них было выдавлено имя покупателя.
Помню как в октябре-ноябре 1941-го я стояла с продуктовыми карточками в длинной очереди за хлебом. Выпал снег, было холодно, передо мной стояла женщина с маленьким ребенком, завернутым в одеяло. Вдруг к аэродрому подлетел самолет с крестам и снизился так, что всю очередь волной повалило, а у женщины, стоявшей впереди, из одеяла выпал ребеночек, голенький, в снег. Это было страшно. Воздушные тревоги объявляли часто, по сигналу мама брала приготовленный узел с вещами в одну руку, а другой — меня подмышку. Я до сих пор помню, как больно она меня прижимала.
Помню, как весной 1942-го мама взяла меня собирать щавель, который рос за Баженовским храмом: “Ты маленькая, тебе собирать легче”. Когда мы наполнили мешок, он стал выше меня. Мы продали его на базаре, а вырученных денег хватило, чтобы купить кусочек клеклого хлеба размером с ладонь.
Помню, как за хлебом мама поехала в Уфу в товарном поезде и свою единственную драгоценность — сережки — обменяла на муку. На картофельном поле за Баженовским храмом мы собирали оставшуюся картошку, уже мороженую. В нее мама добавляла муку и пекла драники. До сих пор мне приятен вкус драников. В войну мама дома шила парашюты, такие большие, что приходилось их выносить в коридор. А зимой шила варежки с двумя пальцами, а я помогала — выворачивала их налицо. Материал был жестким, и мне это было очень трудно.

Папу на фронт не взяли, а отправили в тыл, в Пошехонию, в авиационную ремонтную базу. По окончании войны его демобилизовали, и он вернулся на 402-й завод. В 1945 г. в нашей семье родилась еще одна девочка, моя сестра. Она работает завучем в Удельнической музыкальной школе. Я пошла в первый класс в 1945 г. в Удельной. Перед 1 сентября всех первоклассников завод снабдил формой, портфелями со всеми учебниками, а также пригласил в заводскую столовую в назначенное время “кушать кашу”. И мы ходили есть манную кашу. В школу пошли все, кто не учился в войну, и классы были переполнены. За партами сидело по три человека, в одежде, бочком. Школа не отапливалась и учеников просили принести с собой кусок доски или бревна, чтобы топить в классе. Чернила замерзали, поплюешь в чернильницу — и пишешь. Когда я научилась писать, то решила написать письмо Сталину: “Я хочу в «Артек”. Конверт опустила в почтовый ящик, но никакой реакции на письмо не было. Наш класс очень хорошо учился, “грыз науку”, и почти все получили высшее образование. В Доме культуры в Удельной я увлеклась хореографией. Занятия вела замечательный преподаватель Ирина Годеновна, и мы даже выступали на смотре в Москве, в Колонном зале. В жюри была Галина Уланова, которой я понравилась, она подарила мне пуанты и сказала: “У вас очень хорошие природные данные, приходите к нам в училище при Большом театре”. В тот год в училище поступали Владимир Васильев и Екатерина Максимова, мы одного года рождения. Но моя мама сказала: “Как ты там будешь жить? Мне жалко, лучше будешь ходить в музыкальную школу”. Но любовь к балету и Большому театру у меня осталась на всю жизнь. Работая в школе, каждый месяц 5, 15 и 25-го числа я ездила первой электричкой в кассу Большого, покупала билет за 60 коп. на 5-й ярус и к началу занятий была в школе. Я просмотрела и прослушала буквально все спектакли Большого. На 85-летие мне подарили билет, и 21 мая я ездила в пятый раз слушать “Травиату”».

Семья

«Будущий муж, Лапшин Михаил Григорьевич, сказал, что будем регистрироваться в день, когда мне исполнится 21 год. Но в этот день ЗАГС не работал, и Михаил уговорил директора, чтобы нас зарегистрировали. Он был старше на девять лет и, закончив МАИ, работал в ЛИИ, потом — в НИИАО, где стал международным экспертом по авиационному оборудованию. При стаже работы в авиации в 65 лет он вышел на пенсию со словами: “Авиация у нас погибает”. Три года назад он умер, прожив 90 лет.
Первое время мы жили на Серова, 12, в доме, который никак не снесут, в шестиметровой комнатке. В 21 год, учась в институте, я родила, но академический отпуск не брала, а все зачеты и экзамены сдавала заранее. Когда родился ребенок, то он спал в корыте, которое стояло на обеденном столе — больше поставить его было некуда.

У меня две дочери, три внука и шесть правнуков. Старшая дочь пошла по моим стопам, окончила биофак МГУ и работает по специальности. Младшая — в деда — закончила “Строгановку” и руководит коллективом дизайнеров. На мое 85-летие собралась вся семья — 30 человек.

Чтобы жить, я занималась собой, была у многих специалистов, в том числе у Бутейко, у Стрельниковой, даже у Джуны и занималась йогой. Мне кажется, что все, перенесшие войну, сильны духом, это другое поколение. В 1992 г. меня положили в МОНИКи, врач сказал, что “через 3 месяца она умрет”. Но я выжила и тогда, и потом, в пандемию, когда у меня, астматика с 30-летним стажем, было 70 % поражение легких. Видимо, я еще нужна здесь».