12 апреля, день космонавтики, стал для семьи Голубкиных совсем не тем, чем был раньше. Он приобрел иной оттенок, разделяющий жизнь на две противоположности: доброго семейного благополучия до ареста Валерия Голубкина и тревожную неизвестность после.
Как это случилось? Почему судьба выбрала для таких испытаний человека, чья репутация во всех отношениях практически безупречна: настоящий ученый, отличный преподаватель и добропорядочный семьянин? Что же происходит с родиной и с нами, если научная деятельность в России (и в ЦАГИ в частности) становится «зоной рискованного земледелия»?
Об этом «Жуковские вести» поговорили с женой ученого Светланой Голубкиной и его детьми Ириной, Людмилой, Игорем…
– Светлана, в конце прошлого года был арестован по обвинению в госизмене цаговский ученый Анатолий Губанов. Он так же как и ваш муж преподавал в МФТИ и ЛИНКе, они были соавторами научных статей и работали по тематике гиперзвука… Вы предполагали тогда, что и у вашего мужа могут быть те же проблемы. Было ощущение тревоги?
– Я не могу сказать, что такого ощущения не было совсем. Ведь первый обыск в нашей квартире прошел в апреле прошлого года. А чуть позже – обыск на даче, где не было ничего, кроме банок с соленьями. Конечно, этот был шок для нас, но со временем мы это как-то пережили и вернулись к нормальной жизни. Муж, как обычно, полностью отдавал себя работе, тем не менее выкраивал время и на семью: общался с детьми, занимался внуками, у него это хорошо получалось. Мы с ним вместе сажали картошку на даче, собирали урожай… В общем, все, казалось, возвращается в нормальное русло… А в конце года арестовали Анатолия Губанова. Многие считали, что это роковая нелепость, мы старались поддержать его семью и почему-то не думали, что через несколько месяцев сами окажемся в той же ситуации.
– Расскажите, как проходил обыск в вашей квартире? Вам объявили хотя бы, по какому случаю?
– Я сейчас не помню, как точно была сформулирована причина обыска. Но я уже тогда поняла, что мужа пытаются обвинить в чем-то ужасном. К нам пришли в 6 утра люди в штатском, без масок, предъявили какую-то бумагу и порядка восьми часов обыскивали всю квартиру: перебрали все вещи, всю библиотеку, все книги, забрали гаджеты, которые были в доме. Даже мой компьютер с семейными фотографиями, которые я собирала для генеалогического древа… Ну, и конечно, компьютер и бумаги мужа, с которыми он работал дома, когда, например, писал научную книгу.
– А позже вам вернули компьютеры?
– Нет. Мы вынуждены были купить новый компьютер для Валерия (ему надо было работать), а потом он долго восстанавливал все, что было в старом. Для него это был главный ущерб от обыска.
– А как вы психологически пережили эту историю? Ведь это довольно стрессовая ситуация, когда чужие люди роются в твоих вещах, распоряжаются в твоем доме, и ты ничего не можешь с этим поделать…
– Я, конечно, была в шоке. Сначала даже пыталась что-то им говорить, объяснять, требовать… Но потом поняла – это ничего не изменит, они не обращали на нас внимание. Муж был внешне спокоен и проявлял максимум чувства собственного достоинства. Его самообладание стало для меня и поддержкой, и утешением. Мы оба знали, что он ни в чем не виноват и то, что с нами происходит сейчас – абсолютная бессмыслица. Поэтому обыск на даче чуть позже мы пережили более философски.
– За это время (от обыска до ареста) прошел год. Эта история как-то отразилась на текущей работе вашего мужа? Ну, может быть, его в чем-то ограничили, к чему-то не допустили, понизили в должности..? Ведь, если человека подозревают в госизмене, это как-то должно отразиться на его работе?
– Никак. Он по-прежнему много работал, строил планы, и они находили поддержку, его ценили, к нему относились как к авторитетному специалисту. Без всяких признаков подозрительности. Его никто не лишал допуска к секретности в ЦАГИ, который и так был минимальным – 3-я форма, как у студентов-практикантов… Спустя какое-то время после обыска мы даже стали забывать про него. Казалось, что, наконец, разобрались, и от нас отстали. Первым плохим симптомом стал арест Анатолия Губанова. Но даже после этого Валерий не подозревал, что следующим будет он. Муж собирался на ежегодную конференцию в июне, и его поездка была одобрена. Мы спланировали отпуск, собирались в путешествие по Волге в августе… То есть, он не верил в такую нелепость, что окажется в камере Лефортово. Даже 12 апреля, когда за ним пришли (опять в 6 утра) и сообщили, что повезут на допрос в Москву, Валерий надел костюм (как на работу). А у меня защемило в сердце, хотелось сказать, чтобы надел что-то более удобное, спортивное, но я не стала его напрягать плохими предчувствиями.
– Вы смогли получить от него хоть какое-то известие?
– Да, одну записку через назначенного адвоката. Она была очень коротенькая. Валерий просил меня сообщить на ФАЛТ МФТИ, что во вторник у него – лекция, надо, чтобы кто-то ее обязательно прочитал. А еще он напомнил мне, что закрыт погреб на даче, надо открыть, иначе все наши запасы могут испортиться. Ну, и люблю, целую, как обычно.
– Насколько я знаю, сейчас Валерий Николаевич находится в медсанчасти «Матросской тишины», у него начался кашель и диагностирован ковид. Вам что-то известно о его состоянии?
– В том-то и дело, что мы практически ничего не знаем, кроме того, что вы сказали, и это вызывает ужасную тревогу. Я даже не могу передать ему вещи, у него ничего нет, кроме костюма, в котором его увезли.
Ирина (дочь): «Нам сказали, что в связи с ковидом к нему не может быть допущен никто, кроме медперсонала. То есть ни следователь, ни адвокат с ним не встречаются».
Игорь (сын): «Тем не менее нам сказали, что ему предъявлено обвинение в онлайн-форме, то есть по видеосвязи. И он якобы его подписал».
Светлана (жена):
– Я, правда, не знаю, как он это сделал, потому что у него нет очков для чтения. Без них он очень плохо видит тексты. Я пыталась ему передать хотя бы очки, но пока ничего не принимают.
Людмила (дочь):
– Это сейчас самое страшное, наш отец болен ковидом, ему 69 лет, у него была онкологическая операция 5 лет назад, он стоит на учете по онкологии… и мы ничего не знаем о его состоянии здоровья.
– Я понимаю, что у вас сейчас очень трудное время – вы вынуждены учиться жить в незнакомых и непривычных для вас обстоятельствах. И вы понимаете, что, скорее всего, эта история «вдолгую». С чем вы связываете сегодня свои надежды?
Светлана (жена):
– Я верующий человек. И очень надеюсь, что бог не оставит его. Мой муж – настоящий интеллигент, порядочный гражданин и настоящий ученый. Он всегда работал на благо своей родины, он не мог изменить государству, потому что предан делу, которому посвятил свою жизнь. Мы знакомы еще со школы, вместе вырастили детей, которые потом подарили нам внуков. Теперь мы, вся семья, будем за него бороться.
Ирина (дочь):
– Я надеюсь на папину силу духа. Психологически он сильный человек. У него потрясающее чувство юмора, я все время его цитирую своим детям. Очень надеюсь, что оно поможет пережить это жуткое испытание для всей нашей семьи.
Людмила (дочь):
– Таких историй, как наша, становится все больше. Хотелось бы понять, кому и зачем все это надо. Но это точно не на пользу государству. И уж тем более не на пользу российской науке. Надеюсь, что начнет проявляться такое явление как солидарность ученых.
– Ну, если честно, судя по ЦАГИ, этого пока не видно. За четыре месяца – двое крутых специалистов по сверхзвуку – под арестом в СИЗО. И нет гарантий, что не будет других. Но мы видим, что пока страх сильнее солидарности.
Светлана (жена):
– Да, это так. Однако страх, наверное, это то, через что тоже надо пройти. Как минимум, надо перевести его в практическое русло. Ну, например, заранее найти адвоката, которому доверяешь, чтобы не оказаться в ситуации, когда адвокат по назначению – единственное, что у тебя есть. Хотя ты и понимаешь, что он скорее на стороне следствия, чем на твоей стороне. То есть, личный адвокат – это уже не желаемое, а необходимое. И, конечно, надо привыкнуть к мысли, что «быть вне политики» давно недостаточное условие для того, чтобы не оказаться в тюрьме. Репрессивная машина, получается, работает на всех фронтах.
