9 дней как нет Галины Юрьевны Киреевой. Она ушла так неожиданно, что в это трудно поверить. Жизнерадостный, добрейшей души человек, ее всегда будет не хватать. И не только родным. Многие выпускники четвертой школы не в одном поколении были связаны с Галиной Юрьевной удивительно чуткими отношениями. Так бывает, когда школа становится почти семейной историей. И роль Галины Юрьевны в этой истории была главной. Она обладала незаурядным талантом создавать уют там, где он ничем не предусмотрен, вносить атмосферу любви в суровые административные отношения и очень по-человечески воспринимать чужие ошибки, слабости, даже пробелы в воспитании. Кто-то сказал, что красота спасет мир, Галина Юрьевна Киреева считала, что мир спасет доброта.
Однажды я нечаянно стала свидетелем типичной для любой школы истории. Мы сидели в ее директорском кабинете на первом этаже, куда разгневанная учительница буквально втолкнула разгильдяйского вида «вовочку». Училка чуть не плакала, ее лицо покрылось красными пятнами, а голос дрожал. Речь, кажется, шла об очередном разбитом окне, судьба которого «вовочку» волновала значительно меньше, чем утекающие минуты законной перемены.
-Да не виноват я, оно само разбилось, – загундосил он.
– Ну, конечно, – спокойно ответила Галина Юрьевна. – Разве ты виноват, что опять захотелось на подоконнике попрыгать. Бывает. Только вот, боюсь, отцу твоему это сильно не понравится: стекло-то вставлять нам с ним опять придется. Давай так. В следующий раз захочешь попрыгать на подоконнике, заходи ко мне в кабинет, у меня все-таки первый этаж, да и дурака валять под моим контролем куда безопаснее.
– Не-е… спасибо, я больше не буду, – слегка растерявшись, ответил «вовочка».- Правда, не буду.
А потом «техничка» привела в кабинет девочку из второго класса. «Вот, – говорит, – забыла тетрадку с домашним заданием, сидит в раздевалке и плачет, боится идти на урок».
«Ну, а чего бояться, с каждым может такое случиться, – сказала Галина Юрьевна, – вот платок, утри слезы и пошли я тебя отведу в класс. Со мной не так страшно?». Девочка закивала головой, а я подумала, что вот этот урок доброты, может быть, станет самым важным для конкретного ребенка.
Признаюсь, я всегда считала Галину Юрьевну человеком из прошлого. Из того советского прошлого, к которому сама была не очень благосклонна. Галина Юрьевна – профессиональная комсомолка, она никогда этого не скрывала, напротив, всегда с трепетом и любовью относилась к постсоветскому комсомольскому братству. Каждый год, в день рождения комсомола, она была активным участником и организатором вечера памяти этой организации в городском ДК, и каждый раз она звонила мне накануне, чтобы напомнить об этой дате и просила красиво отразить ее в газете. Это был довольно странный ритуал, потому как мои либеральные ценности отнюдь не предполагали ностальгию по комсомолу. Скорее, наоборот. Я честно старалась быть объективной, но красиво не получалось: чаще всего публикация представляла нечто среднее между фельетоном и репортажем, что вызывало бурю обид со стороны бывших комрабов (комсомольских работников). Они, как правило, старались потом донести до меня свое недовольство в разных стилистических формах. И только Галина Юрьевна Киреева никогда не обижалась. «Доброе утро, радость моя, – как ни в чем не бывало говорила она – Я, конечно, с тобой не согласна. Ни с одним твоим словом. Но ты талантливая и искренняя. За то и люблю. Когда-нибудь, станешь мудрее и, я надеюсь, твое мировоззрение изменится».
Ну да, она была права. Мое мировоззрение менялось, но ностальгии по советскому прошлому я так и не испытала. Более того, в моем понимании оно вернулось в обличии дикого фарса, бессмысленного и беспощадного по отношению к думающей части населения. Мы обе понимали это (хоть и с разных сторон), поэтому спорить со временем нам стало не о чем.
Мне кажется, что Галина Юрьевна вообще не очень любила споры. Есть такая правда жизни, что спор – это в некотором роде противостояние, борьба. А она была сугубо мирным человеком. В ее понимании – иметь принципы вовсе не означало бороться за них, бесконечная толерантность по отношению к другим людям была в ней абсолютно естественной, искренней и непоколебимой. Это была не слабость, это было убеждение. Когда-то мы вместе работали в Совете депутатов Жуковского, и Галина Юрьевна была незаменимым человеком в нашей командной деятельности. Она не генерировала идеи, она создавала атмосферу, в которой они рождались. А еще была «голубем мира» во всех напряжениях с администрацией. На мой взгляд, это был лучший состав депутатского корпуса и, увы, последний настоящий (не бутафорский) источник местного самоуправления. Это не преувеличение. Поверьте, мне есть с чем сравнивать. И говорю я это с грустью.
Надо признать, что уход Галины Юрьевны Киреевой – это тоже некий символ наших общих потерь. Такое ощущение, что уходит эпоха. Та самая эпоха, которая учила нас быть вместе будучи абсолютно разными людьми. Эпоха осмысленности, поисков истины и веры в то, что Жуковский – это не стены домов, это собственный и уникальный человеческий капитал.
Как жаль, что больше не будет школы, которая была второй семьей Галины Юрьевны. И безусловно жаль, что доброта, которая спасет мир, не спасла ее от болезни. Это жутко несправедливо и обидно до слез.
Я никогда не забуду ее голос, звонкий и очень чистый. Однажды он очень кстати прозвучал в моем телефоне, когда я карабкалась к вершине Эльбруса, выбиваясь из сил и страдая от нехватки кислорода. Мне очень нужен был повод остановиться. Ее звонок стал почти чудом.
– Знаменская, ты где? – услышала я голос Галины Юрьевны. – Жду тебя в субботу на своем юбилее. И не вздумай увильнуть, отказы не принимаются.
– Галина Юрьевна, постараюсь, но пока ползу по Эльбрусу, – ответила я. – Если выживу, увидимся.
– Ну вот, стоит только слегка отвернуться, ты обязательно куда-нибудь заберешься… Веди себя хорошо, под лавины не лезь и в трещины не проваливайся. Медленно и печально спускайся с гор, ждем тебя загорелую и оголодавшую… Накормлю. Можешь привезти мне в подарок эдельвейс или рододендрон.
Эдельвейс я не привезла, не нашла его. И на юбилей к ней опоздала. Она не обиделась, но выговор сделала. Как строгий учитель нерадивому ученику. Я даже почувствовала себя тем самым «вовочкой» в ее кабинете. До сих пор помню, как она смеялась, когда я всерьез начала оправдываться. У нее действительно был потрясающий голос. Я его никогда не забуду.