29 октября в Москве, у Соловецкого камня на Лубянке, прошла акция памяти жертв политических репрессий. Ее название «Возвращение имен» четко отражает саму идею, ради которой огромное количество москвичей собираются в этот день. Каждый из пришедших публично зачитывает часть имен из огромного списка жертв сталинского террора, собранного международным правозащитным центром «Мемориал». При этом он может назвать и имена своих родственников, погибших в лагерях или казненных в застенках НКВД.
Акции «Возвращение имен» уже более 25 лет. Каждый год, 29 октября, накануне дня политзаключенных, люди собираются на Лубянке, чтобы почтить память жертв большого террора и напомнить об одной из самых страшных страниц истории нашей родины.
Эта акция, увы, так и не стала средством покаяния самого государства, она не значится в списке официальных мероприятий власти. Здесь, у Соловецкого камня, собираются люди, которые считают своим гражданским долгом, ворошить то, что нынешняя номенклатура власти предпочла бы предать забвению. Особенно сейчас, когда вновь появилось понятие «политзаключенный», когда пытки в тюрьмах становятся нормой, а историк ГУЛАГа Юрий Дмитриев сидит в тюрьме по явно сфабрикованному обвинению.
Впервые, в этом году московские власти пытались помешать акции «Возвращение имен», отозвав согласование места ее проведения за несколько дней до 29 октября. Но тем не менее решили этого не делать, зато с большой помпой российская номенклатура отметила 100-летие ВЛКСМ. И это тоже примета времени – 29 октября стал днем, когда мы увидели две России. Одна зачитывала имена жертв большого террора под дождем, ожидая 4 часа в очереди к микрофону, чтобы это не повторилось. Другая – в просторных залах ностальгировала о советском прошлом, которое хотела бы повторить.
Кирилл Рогов, российский политолог, филолог и журналист
Простоял два с половиной часа у Соловецкого камня, но был еще далеко от того, чтобы прочитать имя (надо было уходить). Несмотря на привычность ежегодного ритуала, в этом году почему-то особенно остро накрыло потрясение этим перечислением: «расстрелян», «расстрелян», «расстрелян, в тот же день на Бутовском полигоне были расстреляны два его сына и племянник». Это как-то непостижимо уму. И с этим практически невозможно уму смириться. У этого нет никакой понятной и общей политологической рамки.
У превращенной в выставку Евгения Асса внутренней стороны забора стоял красивый техно-стенд со светящейся надписью «Заряди любой гаджет». А над батареей черных розеток на белом фоне шла, сменяя одна другую, бесконечная череда тюремных фотографий с именами, возрастом и подписями – расстрелян 2 января 1938 , расстрелян 6 декабря 1936, расстрелян 17 июля 1937 (наверное, был жаркий день).
Пока я там примерз минут на 15 и не смог сойти с места, шли только фамилии на «Ол» и на «Ом». И это только москвичи. И большинство из них входили в ворота дома напротив, в такой же мерзлой темноте московской ночи, уже остро ощущая на себе дыхание этой бездны, хотя и не ведая еще непостижимой уму примитивной правды о своем будущем.
Может быть, холод вернул такую остроту этому переживанию, но скорее растворенный в современности привкус террора (хотя и не сам террор). Террор – это технология, главным элементом и главным условием которой является наличие значительных контингентов людей, способных его осуществлять. Это, наверное, самое важное, что нужно помнить о терроре.
Алексей Дейнеко, кандидат юридических наук
Принял участие в акции памяти жертв политических репрессий «Возвращение имен» на Лубянке. Замысел акции прост и в то же время символичен: ежегодно 29 октября разные люди приходят к Соловецкому камню, получают на руки листки с краткими данными: фамилия, имя, отчество, возраст, профессия, дата расстрела. Чтобы зачитать это в микрофон. И на смену сталинским спискам непрерывным потоком льются списки поминальные. Многие приносят к камню цветы и лампады, каждый второй к имени на листке добавляет имена своих расстрелянных родственников. Стоять на холоде приходится долго, но стоит взять в руки этот листок, как понимаешь, что надо достоять до конца и обязательно прочесть. И вроде знать не знаю этого Комарова, а читать тяжело…
Николай Левшиц, активист, правозащитник
Я ничего не боюсь. Несколько лето назад сказал себе, что нет смысла бояться. Что может произойти, то произойдет. Даже самое грустное и плохое. Можно переживать, стараться изменить, бороться, но не бояться…
Ровно год назад, после обыска, когда в 6 утра меня уложили в коридоре лицом в пол и поставили автомат к затылку, продержав несколько часов в наручниках, было неприятно. Признаюсь, что еще месяц потом резко просыпался. Казалось, что в дверь непрерывно блямкает звонок, как в то утро. И вроде мысленно понимаешь, что ничего противозаконного не совершал, но мы в России, где нет понятия «законность», и мозг сам так реагирует.
Вчера у Соловецкого камня я думал как раз о людях, которые жили в 30-е годы. Как обрывалось их сердце от подъезжающего «воронка» или звонка в дверь. Ведь многие видели тогда, как забирают их соседей, и те никогда не возвращаются. Что чувствовали они в дни между арестом и расстрелом? Проклинали Сталина или вспоминали семью? Очень верно говорил Арсений Рогинский: главная проблема в осмыслении сталинских репрессий в том, что палачом было государство, а не конкретные люди. Это оно уничтожало свой народ, и принять этот факт оказалось чрезмерно трудно.
